Читать книгу "Катилинарии. Пеплум. Топливо - Амели Нотомб"

Посвящается Беатрис Комманже

Я назову тебя войной, и возьму тебя по законам войны, и сожму в ладонях твое лицо, сумрачное, искаженное…

Ив Бонфуа

Мы ничего не знаем о себе. Наивно думаем, что быть собой – дело привычки, а ведь все совсем наоборот. С годами мы все меньше и меньше понимаем, кто такой этот некто, от лица которого нам приходится говорить и действовать.

Но что за беда? Чем, скажите, плохо жить жизнью незнакомца? Оно, может быть, даже и лучше: вы бы наверняка себя невзлюбили, если бы хорошо знали.

Эта обыденная странность никогда не смутила бы меня, если бы не – что? даже не знаю, как сказать, – если бы я не встретил месье Бернардена.

Когда все это началось? Тут могут быть одинаково верны десятки различных датировок, как для Столетней войны. Можно, не погрешив против истины, сказать, что собственно история началась год назад, а можно с неменьшим основанием утверждать, что роковой оборот она приняла тому назад полгода. Точнее было бы, однако, отнести ее начало ко времени моей женитьбы, а с тех пор пошел, ни много ни мало, сорок четвертый год. Но самым верным, во всех смыслах слова, будет начать эту историю с моего рождения, шестьдесят шесть лет назад.

Остановлюсь я, пожалуй, на первом варианте: все началось ровно год назад.

Есть такие дома, которые повелевают. Повелевают более властно, чем сама судьба: с первого взгляда вы бываете ими покорены. Здесь и только здесь вы должны жить.

К моим шестидесяти пяти годам мы с Жюльеттой стали подыскивать жилье за городом. Увидев этот дом, мы оба сразу поняли, что это он и есть – дом. При всем моем презрении к заглавным буквам я должен написать Дом, ибо это и вправду был он – тот, который мы не покинем до конца своих дней, тот, который нас ждал, тот, которого ждали мы всю жизнь.

Да, всю жизнь – с тех пор, как мы с Жюльеттой стали мужем и женой. Если говорить о законном браке, это будет сорок три года. На самом же деле мы женаты шестьдесят лет. Мы с ней учились в одной школе. В первый день занятий в подготовительном классе мы увидели друг друга, влюбились и с тех пор не расставались.

Жюльетта была моей женой всегда, да и не только женой: она всегда была мне и сестрой, и дочерью – хотя мы ровесники, родились в один год с разницей в месяц. По этой причине мы и не завели детей. Мне никогда не был нужен кто-то третий: Жюльетта для меня всё.

Я всю жизнь преподавал латынь и греческий в лицее. Мне нравилась моя работа, и я хорошо ладил с моими немногочисленными учениками. Тем не менее пенсии я ждал, как мистик ждет смерти.

Сравнение это не для красного словца. Мы с Жюльеттой всегда стремились освободиться от жизни – от того, во что ее превратили люди. Учеба, работа, светские условности, пусть и сведенные к минимуму, для нас все равно были непосильны. Даже наша собственная свадьба в свое время показалась нам не более чем формальностью.

Мы с Жюльеттой не чаяли дожить до шестидесяти пяти лет, чтобы окончательно порвать с этой пустой тратой времени – со светом. Горожане с рождения, мы хотели жить в деревне, не из любви к природе, а потому, что нуждались в уединении. То была насущная потребность, сродни голоду, жажде и отвращению.

Впервые увидев Дом, мы испытали блаженное облегчение: стало быть, оно существует, это место, к которому мы оба стремились с самого детства. Осмелься мы когда-нибудь его себе представить, в нашем воображении оно было бы именно таким, как эта поляна у речки с домом – Домом, – красивым, невидимым в зелени, увитым глицинией.

В четырех километрах есть деревушка Мов, где можно купить все необходимое. За речкой, неразличимый среди деревьев, стоит еще один дом. Прежний хозяин сказал нам, что там живет врач. Если бы нас еще нужно было уговаривать, и впрямь лучше не придумаешь: мы с Жюльеттой будем жить, как и хотели, вдали от света, но в тридцати метрах от нашего убежища, оказывается, есть доктор!

О чем тут было раздумывать? Не прошло и часа, как дом стал Домом. Стоил он недорого, в ремонте не нуждался. Мы не сомневались, что нам крупно повезло.

Идет снег. Год назад, когда мы переехали, тоже шел снег. Мы пришли в восторг: этот слой белизны в первый же вечер создал стойкое ощущение, что мы – дома. И наутро мы чувствовали себя в родных стенах больше, чем в городской квартире, хоть и не покидали ее сорок три года.

Теперь я мог наконец всецело посвятить себя Жюльетте.

Это трудно объяснить: у меня всегда было ощущение, что я уделяю недостаточно времени моей жене. Что́ я ей дал за шестьдесят лет? Жюльетта для меня всё. Она говорит то же самое обо мне, но меня не оставляет тайное чувство стыда за ее обделенность. Не то чтобы я плохой или невнимательный муж, но у Жюльетты никогда не было ничего и никого, кроме меня. Я был и остаюсь всей ее жизнью. От этой мысли у меня перехватывает горло.

Что мы делали в те первые дни в Доме? Насколько я помню, ничего. Только иногда выходили погулять в лесу, до того белом и безмолвном, что мы порой останавливались и переглядывались изумленно.

И это все. Мы пришли к тому, чего нам хотелось с детства, и оба поняли сразу, что именно к такой жизни мы всегда стремились. Не будь нарушен наш покой, уверен, мы прожили бы так до самой смерти.

От этой последней фразы меня пробирает озноб. Я понимаю, что рассказываю неважно. С ошибками. Нет, я не допускаю неточностей и не искажаю истину, но ошибаюсь. Наверно, потому что просто не понимаю этой истории: она выше моего разумения.

Одна деталь той первой недели помнится мне как сейчас: я разводил огонь в камине, и, конечно, получалось у меня из рук вон плохо. Говорят, нужны годы, чтобы добиться в этом деле совершенства. Я исхитрился что-то зажечь; однако это нельзя было назвать огнем, потому что сразу стало ясно, что долго он не прогорит. Скажем так, я добился мгновенного сгорания – но и этим был горд.

Сидя на корточках у очага, я обернулся и увидел Жюльетту. Она сидела рядом в низком креслице и смотрела на огонь присущим ей взглядом, уважительно сосредоточенным на предмете, в данном случае на чахлом язычке пламени.

Как передать ошеломление: она не изменилась ни на йоту, даже не с нашей свадьбы – с первой встречи. Немного подросла – совсем немного, – волосы побелели, но остальное, то есть всё, осталось прежним до неправдоподобия.

Этот взгляд, устремленный на огонь, – так же она смотрела на учительницу в классе. Эти руки, сложенные на коленях, эта посадка головы, эти мягко очерченные губы, этот вид послушного ребенка, которому любопытно все вокруг, – я всегда знал, что она с тех пор не изменилась, но не мог предположить, до какой степени.

Это открытие захлестнуло меня волной чувств. Я забыл об угасающем пламени, я видел только шестилетнюю девочку, с которой прожил без малого шестьдесят лет.