Читать книгу "Вторая симфония Малера - Евгений Владимирович Сапожинский"

Евгений Сапожинский

ВТОРАЯ СИМФОНИЯ МАЛЕРА

Рассвело рано. Как обычно.

Как обычно, в этом дурном городе шел снег. Мокрый.

Я наскреб, что было — хватало еще на одну стекляшку, и поперся. Плевать на соседей, так же, как и им на меня.

Полиция уже была. Или я был в полиции? Какая разница.

Весна. Как мы близки к Заполярью. Только снег у нас не такой, как там. Нет, не снег это, а какая-то чушь.

Идешь, наступая на серую кашу. А-а, не то все, все не то. Здесь — да все здесь не так. Вообще это не город, а какая-то насмешка. Вот в Мурманске… Эх, слякоть, слякоть этого культурного центра — Питера.

Хорошо хоть идти недалеко. Бывали времена, когда ломиться приходилось чуть ли не за километр. Тогда еще играла музыка в проигрывателе. Настоящая музыка. Теперь — mp3 в нетбуке, стареньком, расшатанном нетбуке, в котором и памяти-то нет — осталась пара-тройка флэшек, которые и работают так-сяк. Но вертушку я снова купил.

Ларьки близко. Пиво. А что еще нужно?

В павильоне передо мной образовалась какая-то несвоевременная очередь. Два пацана лет восьми или девяти, щебеча на манер девиц, горячо обсуждали, надо ли жевать или сосать. Усмехнулся. За ними стоял очень серьезный, высокий и довольно громоздкий чел в темно-сером, почти черном пальто. Он купил какую-то чепуху вроде чипсов или жвачки; это совсем не стыковалось с его имиджем. Проходя мимо, он задел меня полой своего прикида, промурлыкав какое-то подобие извинения. Я оглянулся, затем вернулся назад, попросил и получил искомое. Захотел вскрыть, чего и сравнительно легко добился.

За стеной павильона падало нечто мокрое. Идти домой было как-то неактуально (а что такое дом — теперь?), и я надумал совершить небольшой променад. Было ли это ошибкой, мне неведомо. Ноги уже промокли. В моих многострадальных шузах хорошо ходить по умеренному морозцу. На холоде замерзнут ноги. В оттепель промокнут. Ладно. Буду закаляться.

На улице было красиво. Воскресная тишина; колонки отгрохали свое.

Вчера хоронили М. Я даже не помню, как доехал домой. Зашел в какой-то кинотеатр, спросил, что у них в репертуаре — меня выгнали. Как меня не замели на контроле в метро, удивительно. Добрался до дома (смутные воспоминания — о чем-то спорил с водителем микроавтобуса, но вот о чем?), рухнул в кресло и врубил Малера.

На идиотов соседей забил изрядный болт. Я вкушал музыку. Повесил перед собой портрет М., сделанный собственноручно (вот ведь какая странность: я закончил работу над ним ровно за неделю до ухода), затем перевесил его немного выше, поерзал им, конечно, туда-сюда, выправляя подобие горизонта.

Надо было слушать Пятую. Да, Вторая поначалу не то чтобы проста — но как бы вам это сказать? Не могу работать под нее. Могу только слушать. А это давно стало редкостью. Я разучился слушать музыку. Музыка стала фоном: если раньше я, закончив дела, садился в кресло и с серьезным видом настраивал эквалайзер, на что уходила если не половина, то треть пластинки, то теперь я не отрываю задницы от стула перед экраном.

М. больше нет. Нет.

С Пятой было бы проще.

Хотя, как сказать.

Около трех наступил, как говорится, кризис. А мне уже было до фонаря. Я пялился на портрет, и понимал, где́ облажался.

Сам открыл дверь. Выламывать не пришлось. Впрочем, до такого и не дошло бы. Наверняка.

Я открывал губы, пытался вдуть в них воздух и что-то говорить. Орать умею, но тут меня как-то заклинило. Заканчивалась четвертая часть, но я уже врубапся с трудом.

Меня повезли; перед этим я довольно долго шарил в ящиках письменного стола — искал паспорт. Арест пропагандиста, блин. Полный Репин.

На какой-то момент я прибалдел даже слегка — как же, стал героем. А к чему вся эта суета?

Морду не били. Погрозили, так сказать, пальчиком. Шоу…

Помозговал на кухне, когда вернулся. Долго там сидел. Когда выглянул в окно (небо уже посинело) — мысленно проматерился, и прикинул, что как минимум девяносто процентов жителей города, проснувшись и оценив пейзаж, имели в виду то же самое. Уже апрель, и снова идет снег.

Пошуршал бумажками, побрякал мелочью, собранной с пола. Отодвинул тумбу и нашел аж два рубля. Хватит на крепкое, даже с запасом.

Усилитель призывно ждал, верно горя красными светодиодами. «Сто вторая» «Ария» с голландской иголкой тоже выглядела весьма серьезно. Конечно же, у меня возник соблазн снова поиграть с тонармом. Но я пошел за пивом.

М. Да какая все чепуха — то, что со мной произошло ночью. Жуткая банальщина — жизнь теперь разделилась на до и после.

Плевать.

И вот я совершаю моцион. Воздух пах каким-то весенним дерьмом. Я почуял этот запах. Бездомные кошки выбирались из своих нычек, игнорируя дармовой сухой корм. В общем, жизнь помаленьку налаживалась.

Дойдя до перекрестка, я внимательно осмотрел поперечные и продольные полосы движения, а также все восемь тротуаров. Дядьки в темном пальто не было. Глотнул. Снег перестал идти; выглянуло даже некое подобие солнца. Мебельный, «Роспечать» пока что не торопились открывать.

Ко мне, явно спеша, начал подковыливать какой-то типчик в куртяшке цвета хаки. Сейчас начнется. Смысл жизни, видишь ли, в том, а не дашь ли мне десять рублей. Монета была, но как-то не хотелось ему подавать. Достало.

Он встал рядом со мной. Никак не мог догнать — стоит он с какой-то идеей или просто ждет автобуса. Не-ет, явно он хотел что-нибудь ляпнуть. Что-то умное.

Вот ведь еще одно существо…

Психи.

Я глотнул. А тут и маршрутка подъехала. Неодобрительно взглянув на меня, человечище влезло внутрь и стало копаться в кошельке. Водило дало газу, и машина умчалась.

Перекресток был пустынен. Он смахивал на мои сны — те, которые попросту урываешь украдкой, те, которые не можешь видеть, а только воображаешь, будто их видишь — где разница между сознанием и подсознанием? Где мораль?

Одни живут, другие умирают. Я не стал прощаться с М. Скоро встретимся. Поцелуи в лоб, кресты, эмалевые изображения на фарфоре либо металле — фетиш. Мы так и не смогли уйти от язычества, и христианство лишь форма его.

Сделал последний глоток. Остаток пива уже изрядно охладился.

А ведь человек, прежде чем ввалиться в маршрутку, явно хотел мне что-то прочирикать. Что? Ведь не о классической же музыке он хотел поговорить. Так что? что он хотел мне сказать? Это навсегда останется для меня тайной.

Я