Читать книгу "Опомнись, Филомена! - Татьяна Коростышевская"

Самый темный ночной час, когда законопослушные обыватели спят в своих кроватях, а лиходеи в отсутствие первых спят в своих, у порога мрачного дома, что на улице Трех Лун, раздался плеск весла. Гондола с потушенным фонарем приблизилась, и одетая в черное фигура тяжело запрыгнула на каменный парапет. Дверной молоток стукнул раз, другой, скрипнула дверца смотрового окошка.

– Сеют ли в ваших краях семена… – Посетитель чертыхнулся, откашлялся и начал заново: – Сеют ли в ваших краях семена желтого аира, зеленого аниса и синего хумуса?

За окошком молчали. Фигура в черном изогнулась, у края рукава зажегся огонек, осветивший другую руку закутанного в балахон мужчины, к слову, довольно пузатого.

– Простите, брат-шестой. Аир, конечно же, зеленый, анис – желтый, а синий… Е-ли-ледж?!

Шпаргалка была предусмотрительно написана чернилами на ладони посетителя.

– Их засевают в сердцах верных, – недовольно ответил привратник, и дверь распахнулась ровно настолько, чтоб пузан мог в нее протиснуться.

Все тайные общества во всех обитаемых мирах похожи друг на друга, особенно в страсти к посевной терминологии. Еще члены их скрывают свои лица и имена и выбирают для тайных встреч самые темные часы ночей.

Члены конкретно этого общества заседали в подвале и ожидали лишь прибытия своего десятого члена, того самого предусмотрительного толстяка. Под низкими сводами зашелестели приветствия и упреки.

– Я собрал вас нынче, братья, – начал первый, сидящий во главе овального деревянного стола, на котором лежало нечто, накрытое до времени парчовым покрывалом, – потому что час наш близок.

– При всем уважении, – четвертый брат славился своей сварливостью, – в прошлый раз вы говорили то же самое, когда старикан Дендуло отбрасывал копыта в спальне своего дворца, а горожане стенали на площадях, сожалея о кончине «душки дожа».

– И если бы четвертый брат распорядился своим голосом так, как было договорено… – начал язвительно брат-второй.

– И если бы десятый…

– Мы получили бы уже своего карманного правителя!

– Трусость!

– Измена. Каждый хотел чужими руками жар загребать.

– Тишина! – велел первый, и его окрик заставил присутствующих замолчать. – Претензии будете высказывать друг другу в своих гостиных. Изменники покараны, и больше к этой теме мы возвращаться не будем.

Присутствующие осторожно выглянули из-под низких капюшонов, пересчитывая соседей. За столом из «Другого Совета десяти» сейчас сидело только девять человек.

– Как давно? – осторожно пискнул десятый. – То есть хотелось бы знать, когда произошла… гм-м… км-м… экзекуция?

Первый жестом фокусника сдернул парчовое покрывало.

– Это синьор Ко… – начал десятый, глядя на мертвую человеческую голову в центре стола.

– Тишина!

И тишина наступила, испуганная и густая, как патока.

– Надеюсь, следующие выборы пройдут к нашему всеобщему удовольствию.

– Но дож Муэрте молод и полон сил. – Четвертого брата мертвые головы не пугали, он на них без счета насмотрелся. – До следующих выборов доживут лишь самые юные из нас.

– Дож скоро нас покинет. – Брат-первый медленно повел головой, будто осматривая соратников раструбом капюшона.

– Но покушения проваливаются одно за другим! Хитрый мальчишка разбирается в ядах и приставил пробовать свою еду сыновей всех аристократических фамилий города!

– У Муэрте тоже есть слабости.

– Женщины? – фыркнул четвертый. – Мы пытались, но…

– Его пожрет гнев моря.

«Другой Совет десяти» разошелся под утро. Члены его по одному покидали дом в неприметных бесфонарных гондолах.

Синьор Артуро Копальди выбрался из-под стола, когда плеск весла последней гондолы замер в отдалении.

– Шея затекла, – сообщил он брату-первому, уже снявшему капюшон и разливающему по бокалам вино из пузатой бутыли. – Дырку пропилить можно было бы и побольше.

– В следующий раз пили сам. – Главный заговорщик подал бокал. – Хотя в другой раз надо будет изобрести что-нибудь новенькое. Они, конечно, болваны, но не идиоты же.

– Не унижай подданных. – Копальди пил, жмурясь от удовольствия. – Даже светочу разума не пришло бы в голову, что тайное общество злоумышлений против дожа возглавляет сам дож.

Синьор Муэрте скривился:

– Представляешь? И это сам!

– И шапка!

– Проклятая шапка! Она давит на голову!

– О, про настоящее давление тебе много может поведать моя шея.

Они расхохотались, сразу будто сбросив десяток лет, оказавшись молодыми, не разменявшими еще четвертого десятка людьми.

* * *

Королеву делает свита, решила я, изображая всем видом вдохновенный восторг. Маэстро Калявани как раз извлек из инструмента первый пронзительный звук, и я знала, что его цепкие глазенки, полуприкрытые в творческом экстазе, наблюдают за нами. Музыку я вовсе не обожаю, зато знаю, сколь ценно музыканту восхищение слушателей.

«Рыбы вы снулые, – скажет после маэстро, – берите пример с синьорины Саламандер-Арденте, вот кто умеет чувствовать!» А я покраснею, опущу глаза, ощутив зависть униженных товарок. Синьор Калявани с его волшебной виолой пользовался на материке столь бешеной популярностью и обошелся городской казне в столь кругленькую сумму, что вздорная сварливость музыканта прощалась. Сейчас в классной комнате сидело два десятка дочерей самых аристократических и богатых фамилий Аквадораты, и каждая из синьорин стерпит от старого пенька любую гадость.

Каждая, кроме Филомены Саламандер-Арденте, то есть кроме меня.

Виола стенала. Я продолжала лениво размышлять. О свите, которая делает королеву. Саламандер-Арденте не могли похвастаться ни особым богатством, ни родовитостью. По крайней мере здесь, в «Златых водах». Именно так дословно переводится название нашего благословенного города-государства. Здесь обитают толстосумы не в первом и даже не во втором поколении, и плевать, что предки достойных купцов оставили им состояния, сколоченные пиратством и разбоем.

Папаши-лиходея принято стыдиться, дедушка же, за жизнь свою сгубивший сотни невинных душ и потрошивший трюмы захваченных галеонов, вызывает умиление. Портрет лихого пирата заказывают маститым художникам и вешают на видное место в гостиной. Мой дедушка разводил саламандр. И прадедушка. И так далее, до самой верхушки семейного древа. Разумеется, не обычных, а огненных, иначе, боюсь, сейчас я не сидела бы в классной комнате «Нобиле-колледже-рагацце», школы для благородных девиц, а выгребала бы саламандровый навоз из саламандровых стойл на материке, ну или что там выгребают. Огненные же саламандры – существа волшебные, прихотливые и востребованные, и да, навоза не производят, извергая наружу пламя.