Читать книгу "Триумфатор - Ольга Игоревна Елисеева"

Не дрогнув щекой, проконсул[1] Авл Луций Мартелл выслушал указ Сената о своем отстранении от должности. Плитки пола уходили из-под ног и грозили вот-вот ударить в лицо. Но Авл не позволил себе ни обмороков, ни падений – слишком опытен, чтобы так унижаться.

Свиток зачитал цензор Сервий Эмилий Плавт – человек, которого проконсул и раньше-то не замечал, а теперь предпочел бы не видеть. Разве трудно было прислать кого-то позначительнее? Нет, даже в выборе посыльного сенаторы показывали ему презрение – общий плевок в лицо. Мнил себя выше Юпитера, так постой навытяжку перед полным ничтожеством.

Длинный, тощий, с жидкими волосами, зачесанными на лысину, и круглыми глазами камбалы, Эмилий являл собой истинный тип республиканского магистрата[2], всю жизнь проведшего в пыльных закоулках подготовительных палат сенатской курии. Он всеми своими чернильными потрохами ненавидел таких, как Мартелл, старых солдат. Дело даже не в том, что Эмилий считал их туповатыми – проконсул ни туповатым, ни плохо образованным не был. Просто имелся непроходимый хребет между теми, кто привык решать, брать на себя ответственность, и теми, кто, самое большее, – отваживался озвучивать коллективные приговоры, прятаться за чужие спины, чтобы, не дай боги, не заметили и не внесли в чей-то личный проскрипционный список.

Теперь этот оживший свиток законов шелестел пепельными губами, произнося священную формулу: «Народ и Сенат приговорили…»

Приговорили? За что? Да на нем живого места нет после войн от лесов Ареции до песков Гиркании. Кто покорил Вечному Городу утесы Бетики? Кто привел в повиновение племена людоедов Гебаша? А кто очистил Срединное море от пиратов? Да так, что дорога от прибрежной Нолы до столицы украсилась крестами с выловленными из воды живодерами. Теперь никому неповадно разорять купцов и путешественников! Разве не за это его прозвали Марцедоном[3] – Воздающим по заслугам? Тяжелое, но почетное прибавление к родовому имени.

А теперь какой-то бумажный червячок трясет у него перед носом указом Сената и внутренне ликует от унижения великого человека.

«Вам надлежит немедленно сдать командование над легионами…» Да знает он, знает! Республиканский Сенат не может потерпеть во главе войск, расположенных так близко к Вечному Городу, скрытого сторонника империума[4]. Глубоко въевшегося в государственный аппарат, молчаливого, редко подающего голос среди общей болтовни на заседаниях сенатской курии, но на чье слово привыкли полагаться многие.

Нет, его не отстраняют совсем – это было бы невежливо. Его задвигают в дальний угол – за леса, за горы, вручают командование аж семью легионами на севере – интересно, что от них осталось? – и поручают завоевание Болотного Края. Велика честь! Велика прибыль! Болотных людей мало, они бедны, нападают исподтишка, а потом вновь растворяются среди вековечных елей.

Тем не менее, Авл Мартелл молчал, катал желваки и слушал слова, ударявшие его, как ладони по лицу. Сам виноват. Позволил врагам обыграть себя. Ведь знал обо всех их кознях, следил, медлил, раздумывал. Знака ждал? Так не было знака. Оттягивал удар, чтобы наверняка. Выгадывал удобное время. Опоздал. Проклятые республиканцы! Успели раньше. Подсуетились. А может, просто чувствовали свою силу. Сознавали, что таких, как он, – верных – единицы. А их – легион.

Нет, он просто промедлил. Стал сверх меры осторожен, нерешителен, страхов полна голова… Стар? Пожалуй, что и стар. Да, он не молод, хотя все еще может пройти пешим сутки, навьюченный, как простой легионер. Не смог бы, не стал бы командовать. Ведь люди идут на смерть. Какое у него право их посылать, если он сам не разделит тяготы?

Что стыдиться возраста? Давно минуло время, когда он простым центурионом[5] задыхался в песках Гиркании, а трибуном[6] командовал безнадежной защитой прохода в Пиррских горах. Они встали, вкопались и выдержали натиск хорошо обученных воинов с длинными сариссами[7]. Тогда он впервые увидел, что такое эпирская фаланга. Ожившая смерть.

После того страшного дня его карьера быстро пошла вверх, и как бы косо на него ни смотрели в Сенате белые тоги с пурпурной каймой он делал свое дело, защищал Вечный Город, за что был терпим. Не более. Кто его любил? Толпы сограждан на улицах. Но не патриции с республиканским огнем в глазах, забывшие о «дороге чести» в продвижении к высшим должностям и опиравшиеся только на право рождения. Вроде Эмилия Плавта.

– И последнее, – слова цензора падали, как гири, на беззащитную белую голову разжалованного проконсула, – поскольку казной Сенат поручил ведать мне, а Ваша обязанность – собирать налог с болотных племен, то Вашим непосредственным начальником здесь, в Вечном Городе, являюсь я.

Последняя жирная точка в конце указа. Авл онемел. У него подогнулись ноги. На мгновение он увидел всю сцену как бы сверху. Великого Марцедона шатает из стороны в сторону, а ничтожный человечек упивается собственной минутной значимостью. Нет, он не даст чернильной твари такой радости! Усилием воли проконсул заставил себя устоять. Прогнать гнев. Видал он таких начальников! По отстраненному, сердитому лицу Эмилия понял: тот уже заранее раздражен против него, ненавидит его, в первую очередь, за то, что такой яркий большой человек попал к нему в подчинение. Сам слишком мелок. А значит, будет глумиться, мстить, издеваться над ним – старым, но таким непокорным и сильным. До сих пор сильным.