Читать книгу "Хороший мальчик. Строптивая девочка - Алиса Евстигнеева"

Выпускной подходил к той самой точке, когда весь интерес к сему действию медленно, но верно угасал. Все давно разошлись по разным углам, разбившись на группки по интересам. Родители перемешались с учителями, что-то там вспоминали, травили очередные байки о своей молодости, предавались ностальгии. Уже бывшие школьники, но ещё только завтрашние студенты, строили планы о том, как в скором времени сбегут из-под родительского контроля и отправятся навстречу новой жизни.

Я, устав от назойливого внимания одноклассниц и их нескончаемого щебета, сидел в стороне ото всех и наблюдал за танцполом, в центре которого кружились двое. Настроение было откровенно паршивым.

Вспоминал вчерашний вечер, когда Алина объявила мне о том, что мы расстаёмся. Она стояла передо мной вся такая миниатюрная и уязвимая, что я даже толком злиться на неё не мог. Вертела в руках телефон и виновато смотрела в пол.

— Стас, ты же сам понимаешь, что у нас нет будущего. Через неделю ты улетишь в Москву, а я останусь здесь. У тебя будет своя жизнь, у меня своя. Лучше расстаться сейчас.

И я знал, но не принимал. Мне было почти восемнадцать и это были мои первые взрослые отношения. Не то чтобы я прям совсем сох по ней, но с Алинкой было приятно, просто и как-то правильно. Хорошая девочка. Нет, я, конечно, не строил далекоидущих планов, но считал, что мой отъезд ничего не изменит. Бывают же отношения на расстоянии? Но она решила иначе. Что порядком злило. Даже не столько само расставание, а скорее то, что она сделала это первая, в груди зарождалось предательское чувство отверженности. Может быть, мой брат и прав, когда говорит, что я просто не привык к отказам?

Но дело было не только в этом.

Я смотрел на танцпол, кружились двое. И мне до скрежета в зубах хотелось так же. Чтобы через год, два, три или двадцать лет спустя смотреть друг на друга влюблёнными глазами и иметь один мир на двоих. Отец нежно прижимал мать к себе, обхватив одной рукой её за талию, а второй держа за руку. Мама что-то восторженно рассказывала ему, а папа жадно ловил каждое её слово, словно боясь упустить хотя бы один жест или звук.

А мне оставалось только смотреть и гнать из головы ненужные мысли и воспоминания.

— Однажды и у нас с тобой будет так же, — пообещал знакомый голос за спиной.

Мне стало неловко оттого, что Дамир безошибочно угадал мои мысли. Хотя, казалось бы, это же Дам, и он знал обо мне абсолютно всё, впрочем, как и я про него. Но у меня всё равно было ощущение, что меня поймали на чём-то постыдном.

— Ну что ты, сладенький, ты совсем не в моём вкусе, — попытался отшутиться я. Но Дам не клюнул, лишь понимающе улыбнулся, притянул стул и сел рядом.

— Из-за Алинки страдаешь?

— Никто тут не страдает, — пробурчал я себе под нос.

Брат не стал спорить, лишь усмехнулся. Мы ещё какое-то время просидели в тишине, наблюдая за тем, как родители кружат в танце.

— Нет, у меня и у тебя определённо когда-нибудь будет так же, — философски изрёк он.

— Как? Шестеро детей и собака в придачу? — съязвил я, в надежде, что он не будет продолжать тему.

— Так чтобы вместе, несмотря ни на что…

* * *

Почему-то именно это нелепое воспоминание крутилось у меня в голове, из раза в раз напоминая о несбывшемся, порождая во мне детскую обиду на Дамира. Он же обещал, он же обнадёживал меня, что и в моей жизни будет когда-нибудь так…

— Так чтобы вместе, несмотря ни на что… — слова почти пятилетней давности предательским эхом проносились в моём сознании.

До дрожи в руках подмывало схватить телефон и начать звонить ему, чтобы потом орать в трубку, повторяя одно и то же. Ты же мне обещал.

— Светает, — бесцветным голосом сообщила она, вырывая меня из спасительных мыслей не о том. Я словно очнулся и непонимающе глянул на неё. Она повторила, всё так же тихо и безэмоционально. — Светает.

Мы не один час сидели в машине, где уже всё давно и безнадёжно пропиталось нашим отчаяньем. Поначалу я ещё пытался придумать выход из ситуации, но как бы я не напрягал свои мозги, у меня ничего не выходило. Смешно. У меня была неделя, чтобы разобраться со всей этой хернёй, но я так и не смог. Теперь же жадно и судорожно хватаюсь за наши последние часы вместе, отравляя и без того убитую надежду.

Иногда она выходила покурить, а когда возвращалась в салон, впускала потоки морозного воздуха, которые слегка разбавляли всю эту горечь между нами. Но легче не становилось. В те моменты, когда она садилась на своё место, мне хотелось завести мотор и, вжав педаль газа до упора, увезти её и себя куда-нибудь далеко-далеко. Где мы могли бы просто быть собой. После этих мыслей я особо сильно начинал ненавидеть себя за слабость и малодушие, до конца не понимая, что убивает меня сильнее — желание уехать или решение остаться.

А потом и эти мысли стали слишком невыносимыми. Последние пару часов мы просто молчали, думая каждый о своём. И я не нашёл ничего лучше, чем просто отдаться на откуп своим собственным воспоминания. Вспоминать выпускной и злиться на Дамира было в разы не так больно, как пытаться переживать наше настоящее.

Она смотрела сквозь лобовое стекло на восходящее солнце. Оно лениво и не спеша поднималось из-за горизонта, словно давая нам ещё хоть немного времени побыть вдвоём. Была зима, и солнечные лучи лишь слегка проглядывали сквозь свинцовое и тяжёлое небо. Но свет был, был где-то там за облаками в серой мгле, мы его не видели, но знали, он где-то есть. Свет был, а вот надежды нет.

Я коснулся её щеки, заправляя за ухо выбившуюся прядь волос. Она не стала вырываться, лишь затравленно взглянула на меня и попросила одними губами:

— Не надо.

Но я не мог остановиться. Водил ладонью по её лицу, очерчивая брови, веки, нос, губы… Пытаясь навсегда сохранить ощущение их на кончиках собственных пальцев. Когда дошёл до скул, они уже были влажными от её слёз. Она всё-таки заплакала. Надо же, держалась всю ночь, и вот именно сейчас в этот предрассветный час сдалась. Как же неправильно это всё было. Во всех же книгах и фильмах рассвет — это надежда, возрождение, шанс… да всё что угодно, но никак не боль и не… слёзы на её щеках.

Я сам был близок к тому, чтобы разреветься. Горький ком из непережитых чувств и несказанных слов уже стоял у меня в горле. Я прижался своей щекой к её лицу.

— Пожалуйста, — шептал я, не понимая о чём именно молю её.

Не знаю, сколько мы так ещё просидели, время сегодня имело рваный ход. А потом она зашевелилась, пытаясь отстраниться от меня, но я лишь сильнее прижал её к себе. Нет, я ещё не готов.

— Стас, — дрожащим голосом позвала она меня. — Пора.

— Нет!