Читать книгу "Стать Джоанной Морриган - Кейтлин Моран"

Я лежу на кровати, рядом со мной – мой брат Люпен.

Люпену шесть лет. Люпен спит.

Мне четырнадцать. Я не сплю. Я мастурбирую.

Смотрю на брата и думаю, возвышенно и благородно: «Он бы порадовался за меня. Он бы порадовался, что мне хорошо».

Все-таки он меня любит. Он бы не захотел, чтобы я пребывала в стрессе. И я тоже его люблю – хотя лучше не думать о брате, когда мастурбируешь. Это как-то неправильно. Я пытаюсь расслабиться и получить удовольствие. Нельзя тащить родных братьев в свои внутренние сексуальные угодья. Да, сегодня мы делим постель – в полночь он слез со своей койки и, заливаясь слезами, улегся со мной, – но я не могу разделить с ним мои эротические пространства. Надо гнать его прочь из мыслей.

– В этом деле я справлюсь сама, без тебя, – говорю я ему строгим голосом у себя в голове и кладу между нами подушку – из соображений конфиденциальности. Это наша маленькая и уютная Берлинская стена. С одной стороны – половозрелые подростки, сознающие свою сексуальность (Западная Германия), с другой – шестилетние мальчишки (Коммунистическая Европа). Границу нельзя нарушать. И это правильно.

Неудивительно, что мне надо снять стресс перед сном – вечер выдался напряженным. Папа снова не стал знаменитым.

Он где-то шлялся два дня и вернулся сегодня, сразу после обеда, в обнимку с каким-то взъерошенным молодым человеком, с явным запущенным фурункулезом, в засаленном сером костюме и розовом галстуке.

– Этот хрен, – ласково проговорил папа, – наше будущее. Поздоровайтесь с нашим будущим, дети.

Мы все вежливо поздоровались с этим хреном, нашим будущим.

В прихожей папа нам разъяснил, в облаке густых испарений «Гиннесса», что это не просто так молодой человек, а искатель талантов со студии звукозаписи в Лондоне, и зовут его вроде бы Рок Перри.

– Хотя, может, еще и Иен.

Мы обернулись к этому человеку, сидевшему на сломанном розовом диване у нас в гостиной. Рок Перри был очень пьян. Он сидел, обхватив голову руками, а его галстук напоминал удавку, которую враги затянули у него на шее. Он был совсем не похож на будущее. Вылитый 1984-й. В 1990 году это уже представлялось глубокой древностью – даже в Вулверхэмптоне.

– Если мы разыграем все правильно, то станем, на хрен, миллионерами, – сказал папа громким шепотом.

Мы побежали в сад, чтобы отпраздновать это событие, – мы с Люпеном. Мы уселись вдвоем на качели и принялись планировать наше будущее.

Однако мама и старший брат Крисси хранили молчание. Они уже видели не одно будущее в нашей гостиной. Видели, как оно приходило – и уходило. Будущее является под разными именами, в разной одежде, но все равно раз за разом происходит одно и то же: будущее всегда приходит в наш дом только в изрядном подпитии. И если не дать ему протрезветь, тогда, может быть, нам удастся его обхитрить, и оно заберет нас с собой, когда отправится восвояси. Мы зацепимся за его мех, как репей – все всемером, – и оно унесет нас из этого крошечного домишки обратно в Лондон, к славе, богатству и нескончаемым вечеринкам, где нам самое место.

До сих пор этого не случилось. Будущее всегда уходило без нас. Мы застряли здесь накрепко, в бедном муниципальном квартале в Вулверхэмптоне, и ждем уже тринадцать лет. Нас уже семеро. Пятеро детей – нежданным близнецам всего три недели от роду – и двое взрослых. Давно пора выбираться отсюда. И чем скорее, тем лучше. Сколько можно быть бедными и никому не известными?! Девяностые годы – не лучшее время для бедности и безвестности.

Мы возвращаемся в дом, где уже чувствуется напряжение. Мама раздраженно шипит:

– Джоанна, давай марш на кухню, разогрей болоньезе. И сыпани там горошка. У нас гости!

Я приношу Року Перри большую порцию спагетти – вручаю ему тарелку с легким реверансом, – и он набрасывается на угощение со всем неистовым пылом пьяного человека, которому отчаянно хочется протрезветь при содействии лишь мелкого зеленого горошка.

Теперь, когда Рок пригвожден к дивану тарелкой с горячими макаронами у него на коленях, папа стоит перед ним, пошатываясь, и толкает свою презентационную речь. Эту речь мы давно выучили наизусть.

– Ты не говоришь эту речь, – неоднократно разъяснял нам папа. – Ты живешь этой речью. Ты сам эта речь. Ты даешь им понять, что ты тоже из них.

Нависая над гостем, папа держит в руке кассету.

– Сынок, – говорит он. – Дружище. Позволь мне представиться. Я человек… с неплохим вкусом. Да, небогатый. Пока небогатый – хе-хе. И я собрал вас сегодня, чтобы сказать вам всю правду. Потому что есть три человека, без которых нас бы сегодня здесь не было. – Распухшими от бухла пальцами он пытается достать кассету из пластиковой коробки. – Святая троица. Альфа, ипсилон и омега всякого правильно мыслящего человека. Отец, Сын и Святой Дух. Единственные трое, кого я любил и люблю. Три Бобби: Бобби Дилан. Бобби Марли. И Бобби Леннон.

Рок Перри в замешательстве смотрит на него, такой же растерянный, какими были мы сами, когда впервые услышали это от папы.

– Чего добивается каждый музыкант на этой земле? – продолжает папа. – Выйти на уровень, когда можно запросто подойти в баре к этим ребятам и сказать: «Я тебя знаю, дружище. Я тебя знаю давно. А ты меня знаешь?» Ты подходишь к ним и говоришь: «Ты солдат-буффало, Бобби. Ты человек-тамбурин, Бобби. Ты, ептыть, морж, Бобби. Я знаю, да. Но я… Я Пэт Морриган. Я вот кто я».

Папа все-таки вынимает кассету из пластиковой коробки и машет ею перед носом у Рока Перри.

– Знаешь, что это, дружище?

– Кассета на девяносто минут? – отвечает Рок.

– Сынок, это последние пятнадцать лет моей жизни, – говорит папа, вручая ему кассету. – Так сразу не чувствуется, скажи! Ты небось никогда и не думал, что можно взять в руки целую человеческую жизнь. Но вот она, ептыть, прямо у тебя в руках. Ты, наверное, чувствуешь себя великаном, сынок. Ты же чувствуешь себя великаном?