Читать книгу "Оборотень. Новая жизнь - Марк Даниэль Лахлан"

Полная луна прежде всегда приносила в его душу покой. Но, глядя с крыши на погруженный во тьму Лондон, Эндамон Кроу думал о том, что сейчас она скорее похожа на наводящий ужас фонарь, с помощью которого Смерть освещает потаенные уголки города в поисках тех, кого она готова забрать.

Вдалеке под облаками слышалось глухое низкое гудение, как будто бормотал какой-то великан, пытаясь произнести новые имена Смерти на языке, гораздо более знакомом Кроу, чем английский, на котором он разговаривал вот уже две сотни лет. «Хейнкель», «Дорнье», «Юнкерс»… Смерть, снабженная крыльями и моторами, надвигалась при лунном свете, помогавшем бомбардировщикам.

Кроу десятилетиями наблюдал за тем, как менялось освещение лондонских улиц: от слабого тления первых газовых светильников – к пронзительному горению дуговых ламп, а затем – мягкий серебристый свет, заливавший вечерний город в последние предвоенные годы. Теперь же Лондон был погружен в прежнюю тьму, лишь лунный свет отражался от городских крыш, будто от поверхности огромного озера. Эта картина отозвалась болью у Кроу внутри. Человечество, занятое древней игрой под названием разрушение. Он поднял руку.

– Остановитесь, – сказал Кроу. – Поворачивайте обратно. Используйте свою отвагу для любви, а не для ненависти.

Однако он не был волшебником, и гудение авиационных двигателей становилось все громче.

– Что-нибудь еще, сэр?

За спиной у него стоял старик во фраке, с трудом удерживавший бутылку на подносе, трясущемся в его руках. Хотя Кроу всячески стремился сделать свой дом современным, он до сих пор не мог представить себе жизни без посторонней помощи. В глубине души он так и остался феодалом.

– Еще виски, – ответил Кроу.

Старик взял его стакан, поставил на поднос и налил напиток дрожащей рукой. И дрожала она не от старости, а от страха.

– Я пойду к жене, сэр, – сказал дворецкий. – Она сейчас в убежище и…

Кроу встрепенулся, точно человек, внезапно сообразивший, что оставил зонтик в поезде.

– Мой дорогой Жак, простите меня, – торопливо произнес он. – Я совершенно забыл… Конечно, идите к ней и захватите с собой оставшийся виски. В такую ночь, как эта, человеку необходим источник мужества.

– Это последняя бутылка, сэр, – предупредил его дворецкий.

Кроу лишь махнул рукой – его обычный пренебрежительный жест – и улыбнулся.

– В такие времена мы все должны в чем-то себе отказывать.

Старик удалился. Кроу задумчиво смотрел с Крумс-Хилл в сторону Темзы и вспоминал свою возлюбленную, Адислу, умершую очень-очень давно. Суждено ли ей возродиться сегодня ночью где-то на другом конце света или, может быть, она погибнет под ударами бомб, взывая к нему в последний момент где-то на границе слышимости? Кроу запомнил ее сидящей на склоне холма у фьорда, с головой, окруженной ореолом серебристых, подсвеченных солнцем волос. А что же было потом? Путаница картин из разных столетий, беспорядочных и бессмысленных, которые вспыхивали на мгновение в его сознании, чтобы угаснуть и уйти в небытие. Кроу любил Адислу и понимал могучую власть этого чувства, которое, точно бурное приливное течение, толкало его к ней через века. Но значение этой любви и какие-то подробности, детали лишь мелькали у него в голове, неуловимо ускользая в последний миг.

Тысяча лет трансформаций, когда волк в нем то просыпался, то затихал. Сознание Кроу напоминало клинок, разбитый вдребезги, но потом собранный по кусочку, отправленный в переплавку и вновь выкованный. Это по-прежнему был клинок, но тот ли, что прежде был сломан? Кроу вспомнилось долгое время, проведенное в подземелье, где на свободу вырвался волк, – вонь, исходившая от заключенных, и ужас тех, кто пытался ему противостоять. Но почему он там очутился и что делал, оставалось для него тайной. Кроу знал языки, хоть и не помнил, чтобы когда-то на них говорил; он воспроизводил в памяти строчки стихов или фразы из разговоров пятисотлетней давности, но не мог бы сказать, кто это произнес, и вообще, к кому были обращены эти слова. Сквозь тысячелетие в его памяти всплывали какие-то мелкие малозначительные детали: луна, видневшаяся сквозь дырявую крышу разрушенной церкви, скаковое седло викингов… Но канва жизни Кроу в те времена была утеряна. Неизменной оставалась только она, Адисла, и его тяга к ней, словно к маяку в хаосе мыслей. Кроу думал, что, если и это вдруг исчезнет, он так и останется всего лишь диким зверем – не имеющим цели созданием, отрешенно, без чувств и понимания наблюдающим за тем, как восходит и садится солнце, как приходят и уходят правители.

Смерть всегда следовала за ним, это он помнил – искаженные ужасом лица, молотившие его кулаки, удары копий, не наносившие ему никакого вреда, мечи, отскакивавшие от его кожи. Скольких он убил, разыскивая ее? Кроу сделал еще один большой глоток виски, пускаясь в древнюю азартную игру пьяниц; выпивка в любом случае ему поможет – либо вспомнить, либо забыть.

Сирены затянули свою заунывную песнь, тьму ночи прорезали лучи прожекторов, высматривающие врага; пятна света напоминали маленькие луны, кружившие вокруг Луны-матери. Через мгновение появились вспышки. Прожектора поймали самолет наведения. В Лондон на парашютах полетели огромные горящие свечки, по-своему прекрасные, будто спускающиеся на землю ангелы; своим белым светом они озаряли темные уголки города, куда не добиралась луна. Эти огни превратили реку в сияющую магистраль, указывающую путь бомбардировщикам.

В ход пошла противовоздушная оборона. Выстрелы пушек «Бофорс» напоминали стук назойливого, не собирающегося уходить посетителя, который молотит кулаком в дверь; высоко в небе взрывались снаряды зениток. На землю полился дождь зажигательных бомб, и по берегам вдоль реки расцвели белые лилии ослепительно ярко горящего фосфора.