Читать книгу "Воспоминания - Даниэла Стил"

Поезд монотонно катился сквозь итальянскую темноту, колесавыстукивали ритмичную дробь по рельсам. Вагон был забит толстыми фермерами,полуголыми детьми, помятыми служащими и ордами американских солдат. В воздухестоял удушливый, заплесневело-кисловатый запах, как в доме, в котором неубирали много лет; к нему примешивался запах немытых потных тел. Но никто нерешался открыть окно. Старухи, попади они под струю прохладного ночноговоздуха, вмиг бы подняли крик и визг, как если бы на них напал насильник. Онивосприняли бы сквозняк как оскорбление. Старых людей раздражало буквально все:жара, холод, усталость, голод. Несомненно, у них имелись все основания дляраздражения. Эти люди измучились: они долго голодали, мерзли, страдали. Онипережили ад многолетней войны. И вот теперь эта война закончилась. Шел третиймесяц мира – август 1945 года. Поезд, вторые сутки не останавливаясь, ехалвперед.

Сирина села на этот поезд в Париже и, не обменявшись ни скем, ни единым словом в течение всего пути, миновала Францию и Швейцарию, и воттеперь, наконец, ехала по Италии. Ее путешествие близилось к концу… Колесавыстукивали аккомпанемент ее мыслям. Сама она сидела, забившись в угол, закрывглаза, прислонившись головой к оконному стеклу. Она устала… Господи, как же онаустала! Каждый дюйм тела ныл, ныли даже руки. Сирина сжалась, словно от озноба,хотя на самом деле ей не было холодно. В вагоне стояла удушающая жара, еебелокурые волосы прилипли к вспотевшей шее. Поезд начал замедлять ход и спустянесколько мгновений остановился. Некоторое время Сирина продолжала сидеть не шевелясь,не зная, найдет ли силы встать и выйти на перрон, хотя бы немного подышатьсвежим воздухом. Шел девятый день путешествия, а она все еще не добралась додома.

Сирина постоянно думала о доме… Она с трудом сдержаларадостный возглас, когда поезд пересек Альпы. Но» это только начало. На самомделе, напомнила себе Сирина, медленно открывая глаза и жмурясь от светастанционных фонарей, ее путешествие по-настоящему еще и не начиналось. И неначнется вплоть до завтрашнего утра, когда она, наконец, доберется до своейцели и все узнает…

Сирина сонно осмотрелась по сторонам, потягиваясь, вытянуладлинные стройные ноги под сиденье напротив. Перед ней сидя спали две женщины:одна – очень худая, другая – чрезмерно толстая, между ними был зажат тощенькийребенок. Сирина безучастно смотрела на них. В ее глазах нельзя было ничегопрочесть, они напоминали два изумрудно-зеленых озера, наполненных ледянойводой, удивительных по красоте, но почти лишенных теплоты. Однако что-тонепонятное таилось в глубине глаз этой юной девушки. Они влекли к себе, словнопризывая заглянуть в эту глубину и одновременно налагая запрет. Внутренний мирСирины оставался загадкой. Ее точеное аристократическое лицо светилось, какбелый мрамор, но это было лицо неприступной красавицы. Сирина стараласьвыглядеть высокомерной, тщательно скрывая свою нежность и ранимость.

– Извините, – мягко прошептала Сирина, пробираясьна цыпочках мимо спящих женщин и переступая через ноги старика. Иногда ейстановилось не по себе от собственных мыслей, но она так устала от изможденныхлиц пожилых людей! С момента своего приезда Сирина видела только стариков.Неужели кроме них никого не осталось? Везде одни старухи, старики да горсткадетей, разглядывающих в окна солдат. Солдаты были единственными молодымилюдьми, которые теперь встречались повсюду. Американцы, одетые в военную форму,с широкими улыбками, ровными зубами и сияющими глазами. Сирину совершенно неволновало, на чьей стороне воевали эти солдаты. Они были частью происходившего,носили форму… А ее цвет не имел для нее никакого значения…

Почувствовав пристальные взгляды солдат, высыпавших вслед заней на платформу, Сирина отвернулась. Но даже стоя к ним спиной, оначувствовала их присутствие: слышала, как они переговариваются между собой,смеются, негромко обмениваясь шутками в тишине поздней ночи, нарушаемой лишьскрежещущими металлическими звуками, издаваемыми поездом.

– Вы курите? – внезапно услышала Сирина совсемрядом.

Она отрицательно покачала головой и как-то сжалась, словнозащищаясь от всего случившегося с ней раньше и от того, что окружало ее теперь.Юное прекрасное лицо отражало непосильное бремя тяжести и страдание.

Несмотря на изрядно поношенную, измятую одежду, онивыглядела обворожительно. Белокурые волосы выбивались из-под темно-зеленогошарфа, повязанного на деревенский манер. Но это выглядело неубедительно. Сиринане была похожа на дочь крестьянина, что бы на себя ни надела. Ее манерадержаться, походка сразу же выдавали ее. В облике девушки таилось нечтоневыразимо прекрасное. Видеть ее в этой нелепой одежде казалось странным.Хотелось подойти к ней и спросить, почему она так одета и что делает в этомпереполненном поезде, среди такого сброда. Хотелось задать и другие вопросы:откуда она едет, куда, почему у нее такой отсутствующий взгляд?

Сирина молча стояла на перроне в своем помятом ситцевомплатьице. Высокая, стройная, юная и… такая одинокая.

Взглянув на глубокие складки, образовавшиеся на дешевойткани юбки, девушка попыталась разгладить их изящной рукой и вдруг вспомнила.Этот жест… Мать так же расправляла морщинку на безукоризненном белом шелковомплатье на вечере в саду дворца… Сирина зажмурилась, пытаясь отогнатьвоспоминание. Но это не помогло…

Расправив хрупкие плечи, Сирина быстро прошла по платформе играциозно впорхнула в вагон, словно вскочила в седло породистого скакуна,собираясь умчаться в темноту ночи. Каждое ее движение излучало необыкновеннуюграцию. Со стороны казалось, что она важная персона. Впрочем, Сирина и была ею.

– Простите, – вновь мягко прошептала она,пробираясь к своему месту. Усевшись, она тихо вздохнула и откинула головуназад, но на этот раз глаза ее остались открытыми. Сирина страшно устала, носпать ей не хотелось. Разве могла она уснуть теперь, когда осталось всегонесколько часов до конца? Еще несколько часов… всего несколько часов… несколькочасов. Поезд набирал ход, вновь подхватывая ее мысли перестуком колес. Сиринавглядывалась в ночную темноту, ощущая всем сердцем, всей душой, каждой частицейсвоего тела, что она вернулась домой. Уже одно только звучание роднойитальянской речи доставляло ей радость.