Читать книгу "Сумерки - Дмитрий Глуховский"

Вопрос на засыпку: где в Москве находится улица имени Ицамны?

Рассуждая здраво, в этом городе не место проспектам, бульварам и площадям, названным в честь божеств индейцев майя. Однако записка с адресом «ул. Ицамны, 23» была у меня в руках, и меня там ждали. От того, насколько быстро я сумею разыскать эту улицу, зависело нечто намного более важное, чем просто моя собственная судьба.

Глупо думать, что на картах и автомобильных атласах Москвы обозначены все существующие переулки и дома: тайных мест здесь предостаточно. Однако надежда обнаружить улицу имени старшего из богов майянского пантеона не покидала меня, и я продолжил ползать с лупой по огромной топографической карте города.

* * *

Просто не надо было браться за этот заказ. Продолжать себе спокойно переводить уставы предприятий, инструкции по пользованию бытовой техникой, контракты на поставку древесины… То, чем я всегда и зарабатывал на жизнь. К тому же испанский никогда не был самым сильным моим языком. Но в тот день больше ничего другого не оставалось: когда я выложил на бурый полированный стол перетянутые резинкой тощие папки с переведёнными договорами, клерк, отсчитав мой гонорар, развёл руками.

— Пока всё. Не несут больше. После выходных попробуйте зайти… — и отвернулся к компьютеру, где его терпеливо дожидался столь любимый всеми офисными бездельниками пасьянс.

Я его знаю уже года три — с тех самых пор, как он пришёл в это бюро переводов. И до сих пор ни разу не решался настаивать, когда он вот так, равнодушно объявлял мне, что по крайней мере на неделю я останусь без денег. Но на этот раз что-то толкнулось во мне, и я сказал:

— Неужели совсем ничего? Посмотрите, а? Вы понимаете, как раз счёт получил, не представляю, как расплачиваться.

Он оторвался от экрана, удивлённый моей настойчивостью, и, потерев низкий лоб, с сомнением протянул:

— Ну, вы же с испанским не работаете?

Счёт действительно лежал на моём столе, и его четырёхзначная итоговая цифра заставляла меня рисковать. Три года испанского языка в университете, законченном полтора десятка лет назад… Огромные аудитории с туманными окнами, удушливая меловая пыль, поднимающаяся от исцарапанной доски, никчемные архаические учебники, обучающие языку Сервантеса на примерах официальных контактов советских граждан Иванова и Петрова с сеньорами Санчесом и Родригесом. Me gustas tú. Вот, пожалуй, и всё. Ничего, словарь дома есть…

— Работаю, — застенчиво солгал я. — Недавно начал.

Он ещё раз окинул меня подозрительным взглядом но, всё же поднявшись со стула, прошаркал в соседнюю комнату, где у них хранились документы, и вернулся с тяжёлой кожаной папкой с полустёршимся золотым вензелем в углу. Таких мне ещё здесь видеть не приходилось.

— Вот, — он почтительно опустил её передо мной на стол. — Наш «испанец» что-то задерживает первую часть перевода, а тут уже вторую принесли. Отстаём, боюсь, клиента потеряем. Так что вы не затягивайте.

— А что там? — я осторожно взял папку в руки и взвесил её.

— Бумаги какие-то… Архивные, по-моему. Я особенно не смотрел, мне и так есть чем заняться, — он мельком взглянул на монитор, где его ждала разложенная колода карт, и продолжал тикать неумолимый счётчик времени.

Заказ оплачивался втрое выше обычного, и я поспешил скрыться с ним, пока клерк не успел передумать. У папки был такой роскошный, аристократический вид, что убирать её в мой драный портфель я не стал — почему-то вспомнилась история вечно голодного Тима Талера, которого вырвало, когда он впервые попробовал дорогой кремовый торт.

Затерянное в арбатских переулках бюро переводов размещалось в старом бревенчатом строении, там, где раньше находилась детская библиотека. Я бывал в нём ещё маленьким, вместе с бабушкой заходя за книжками о кругосветных путешествиях или замученных фашистами пионерах-героях, поэтому сейчас еженедельные посещения бюро были чем-то ностальгическим, как поход в заброшенный и заржавевший парк аттракционов — для человека, которого тридцать лет назад приводили сюда покататься родители. Въевшийся в обои и деревянные стены аромат старых книг перебивал резкий запах деловых документов и сладковатый флёр разогретой пластмассы, поднимавшийся от компьютеров. Для меня это бюро оставалось детской библиотекой… Вот поэтому, наверное, я сперва и не удивился, принявшись за перевод листов из кожаной папки.

Одного взгляда на них хватало, чтобы понять — они вынуты из книги, не вырваны, а именно аккуратно извлечены; разрезы по краям были сделаны с хирургической точностью, так и представлялась рука в резиновой перчатке, скальпелем проводящая по разложенному на операционном столе старинному тому. Я не видел ничего странного в таком пиетете — разделанная в неизвестных целях книга наверняка являлась настоящим сокровищем. На глаз страницам было не меньше двухсот лет. Плотная бумага, от времени местами окрасившаяся в цвет песка, но и не собиравшаяся тлеть, была покрыта чуть неровными рядами готических букв — кажется, напечатанными, хотя некоторые и отличались от других.

Страницы не были пронумерованы, но на лежащей сверху значилось: Capítulo II. Первая глава, очевидно, находилась у того переводчика, что взялся за работу до меня, но задержался с возвратом. Причина такого опоздания была ясна: и беглого знакомства с текстом мне хватило, чтобы усомниться, смогу ли я сам сдать перевод в срок. Несколько часов потребовалось только для того, чтобы свыкнуться с непривычным шрифтом и вгрызться в первый абзац неподатливого, зачерствевшего от давности текста.

К этому времени за окном уже совсем стемнело. Я всё больше работал по ночам, укладываясь в постель только на рассвете и просыпаясь во второй половине дня. Когда квартира погружалась в темноту, я зажигал всего две лампы — на рабочем столе и в кухне, и всю ночь жил, бродя меж двух этих огней. При уютном жёлтом свете сорокаваттной лампочки думалось куда лучше: дневной же резал мне глаза и потрошил черепную коробку: мыслей в голове совсем не оставалось, они прятались куда-то и там дожидались наступления вечера.

Проработав всю ночь, я обычно ложился часам к пяти утра. Задвинув плотные шторы и оставив первые лучи солнца скрестись в них снаружи, нырял под пуховое одеяло и мгновенно засыпал.

Сны у меня в последнее время были странные: почему-то часто видел свою любимую собаку, умершую лет десять назад. Во сне собака, разумеется, и не подозревала, что умерла, и вела себя совершенно как живая. А это значит, что с ней приходилось гулять. Во время прогулок она иногда убегала, (я и при жизни-то очень редко брал её на поводок — только чтобы перевести её через дорогу) и тогда добрую часть сна я должен был её разыскивать, выкрикивая изо всех сил её имя. Надеюсь, соседи этого не слышали. Обнаружить собаку до пробуждения мне удавалось не всегда, но это было и не важно: к следующему утру она сама находила дорогу домой и уже нетерпеливо ждала меня на пороге между сном и явью, игриво зажав в зубах принесённый поводок. Я так к этому привык, что, если вдруг в каком-то из сновидений её не оказывалось, проснувшись, я начинал беспокоиться — не случилось ли с ней чего.